МЧС общественного мнения. Экстремальная социология.

Последние события в Крыму, на юго-востоке Украины возникли не на пустом месте. И поэтому важно понимать, что творится в головах людей на Украине, в Приднестровье, Южной Осетии, Абхазии, считает профессор НИУ-ВШЭ, директор Института социального маркетинга "ИНСОМАР" Сергей Хайкин.

Сергей Хайкин
Сергей Хайкин — директор Института социального маркетинга (Инсомар), профессор НИУ Высшая школа экономики (Факультет социологии, Кафедра методов сбора и анализа социологической информации).
1973 г. — окончил Воронежский государственный университет, специальность «Историк». 
1984 г. — Институт социологии АН, кандидат философских наук. 
2009 г. — начало работы в НИУ Высшая школа экономики.

РФС: Сергей Романович, вы занима­етесь таким необычным делом, как экстремальная социология. Не могли бы вы пояснить, что это такое и чем экстремальный социолог полезен обществу?
Сергей Хайкин: Экстремальная социо­логия предполагает изучение объектов, находящихся в условиях, препятствую­щих их описанию традиционными ме­тодами. Собственно вопрос и заключа­ется в том, как получить достоверную и надежную социологическую инфор­мацию в сложных условиях, будь то зона вооруженных конфликтов, тер­ритории, где население подвергается тотальному контролю, или это про­сто крайне тяжелые для достижения социальные объекты. В нашем мире постоянно происходят экономические и политические кризисы, войны, рево­люции, противостояния народов и со­циальных групп. И экстремальная со­циология возникла как ответ на этот вызов. Можно сказать, что мы «МЧС общественного мнения».
Общество и государство нуждаются в постоянной «обратной связи», чтобы понять, каковы потребности людей, их ценности, интересы и настроения, как воспринимаются импульсы власти, ло­яльно ли общество, симпатизирует ли оно своим вождям. От того, что обста­новка сложная, потребность в иссле­дованиях только увеличивается. Хо­чется надеяться, что мы полезны тем, что являемся источником уникальной информации из конфликтных зон, вы­полняем функцию зеркала, в которое могут посмотреться и общество, и власть. Мы можем не только судить об обществе в целом, но и получить веер мнений, сегментировать населе­ние, выявив специфику социальных групп, кланов, местной элиты. Оце­нить различные силы, действующие в зоне конфликтов, определить их вес и даже потенциал. Иногда мы доволь­но успешно выполняем роль толмача, переводчика мнений респондентов на язык, понятный людям, принимающим решения. На основе опросов может быть осуществлен поиск путей прео­доления конфликта, выработаны так­тика и стратегия развития. И совсем мы счастливы, когда видим «внедре­ние» — изменения, которые произошли под влиянием мнений людей.
 
РФС: Какова специфика работы соци­олога в экстремальных условиях?
Сергей Хайкин: Распространено мнение, что социологу вообще не­чего делать там, где «стреляют пуш­ки», там, где «под дулом автомата, в концлагере» люди не могут выразить своего мнения, если оно у них и есть. Да, ограничения, конечно, имеются, мы о них знаем лучше, чем кто бы то ни было, и оцениваем возможные ошибки. Но если не проводить по­пыток исследований, мы лишаемся единственно возможного источника представительной информации, когда не выхватывается мнение отдельного человека, как это делают журналисты и спецслужбы, а статистически обо­снованно оцениваются типичность и массовидность того или иного взгляда.
Когда мы говорим об экстремаль­ной социологии, то все-таки чаще представляем себе зону вооруженных конфликтов. Конечно, наиболее ярки­ми примерами экстремальных работ, проводимых на территории России можно считать исследования в респу­бликах Северного Кавказа и, в частно­сти, в Чеченской республике, которые проводились в начале 2000-х годов. Здесь налицо были все компоненты экстремальной социологии. Зона во­енного конфликта с большим коли­чеством вооруженных людей, препят­ствующих свободным перемещениям. Разрушенная инфраструктура. Недо­верие населения, которое приходилось преодолевать, особенности националь­ной истории и менталитета. Возмож­ность столкнуться с прямой агрессией респондента или окружающих.
К счастью, таких территорий в Рос­сии сейчас нет. Практически в любом регионе мы можем, соблюдая все пра­вила, свободно и открыто проводить исследования. Однако экстремальные зоны сохраняются на границах России. Разве не был бы востребован наш опыт для того, чтобы точнее представить себе мнения, настроения и ожидания жителей Крыма, включая и крымско­татарскую часть населения? А разве не важно понимать, что творится в голо­вах граждан Украины, Приднестровья, Южной Осетии или Абхазии? Совсем недавно мы проводили исследования в Кыргызстане и Армении. Не только политика, но и общественное мнение в самой России во многом зависело бы от того, что показали репрезентатив­ные опросы в этих странах.
 
РФС: С чего начинается исследование?
Сергей Хайкин: Начиная проект, пре­жде всего, нужно правильно сформу­лировать проблему. Что мы исследу­ем, какое противоречие беспокоит общество? В конфликтных ситуациях от того, как мы задаем вопрос, будет зависеть и ответ, люди чувствитель­ны к лексике. Например, мы можем спросить об отношении к бандитам, террористам, моджахедам, борцам за свободу — и все это имея в виду од­них и тех же людей. К террористам все относятся плохо, но что делать маль­чику, которого ни за что могут аре­стовать, поэтому он и ушел в лес? То есть, стандартные «общероссийские» формулировки вопросов, без знания реалий исследуемого объекта, дадут только ложную информацию. Там, где государственные институты не вы­полняют свою функцию, их роль на­чинают играть традиционные или религиозные. В этих условиях выяснять долю людей, одобряющих работу суда, милиции или прокуратуры, можно, конечно, но бессмысленно. Пожалуй, наиболее сложной остается сегодня обстановка в Дагестане. Но чтобы по­нять, какие проблемы волнуют людей, что вызывает вооруженное противо­стояние, невозможно пользоваться российской газетной лексикой в соци­ологических опросах. Поэтому наряду с массовыми опросами мы используем «мягкие методы» — групповые дискус­сии, глубинные интервью, наблюдение.
Как известно, одним из критери­ев оценки работы губернаторов и глав субъектов РФ являются данные опросов общественного мнения. Не случайно сами главы инициируют проведение таких опросов с легко предсказуемыми результатами. Прово­дят такие опросы и государственные социологические службы, например, ВЦИОМ. Естественно, методика уни­фицирована. Но стандартные вопросы о том, доверяют или нет руководите­лю, хорошо ли он работает, будут ли за него голосовать, которые исполь­зуются в массовых общероссийских опросах, просто ничего не дадут, к примеру, в Чечне. Становится все бо­лее ясным, что нашу страну нельзя из­учать «в среднем», опросив несколько тысяч человек в России. Правильных прогнозов на базе таких исследований мы не получим. Средняя температура всегда будет нормальной. Нужно опу­скаться до территорий, муниципаль­ных образований, народов, чтобы по­нять особенность их проблем, а потом провести «восхождение» к пониманию.
Есть и другие проблемы, которые мы должны учитывать. Например, проблему незнания русского языка или лингвистической специфики. Да­же по самооценкам, которые давали люди сами себе во время переписи на­селения, в некоторых регионах более 10% сообщили, что не знают русского языка. На практике мы многократно сталкивались с тем, что люди, пони­мая бытовой русский язык, вообще не в состоянии воспринимать язык «ан­кетный». Известно, что наши наиболее известные опросные компании прово­дят исследования по всей Российской Федерации, опрашивая до 2000 чело­век. На каком языке? На русском язы­ке. Когда мы получаем в этих опросах 100% «одобрямс» в национальных ре­спубликах, то это не столько ментали­тет, сколько проблемы с языком. Даже наши анкетные варианты: «полностью согласен» и «скорее согласен» в неко­торых языках отсутствуют. Там есть только «да» или «нет», и это характе­ризует психологию народа. Таким об­разом, прежде чем проводить полевую часть исследования, необходимо хоро­шо продумать его программу, прове­сти апробацию анкет, чтобы убедиться в их работоспособности.
 
РФС: А кто проводит сами опросы, это ваши сотрудники или местные во­лонтеры?
Сергей Хайкин: Без наших местных помощников мы бы не справились. Для того, чтобы проводить опросы, мы должны были в каждой террито­рии обучить и подготовить не менее 50 интервьюеров из числа местных жителей, по возможности хорошо зна­ющих зону опроса. Вообще, смысл лю­бого опроса заключается в том, чтобы дать возможность каждому жителю обследуемой территории равные шан­сы попасть в нашу выборку. На это и уходят основные силы во время поле­вых работ. Мы не опрашиваем легко­доступных людей или знакомых, как это часто делают журналисты, а стро­го следуем по маршруту, опрашивая людей только дома и не более, чем одного человека в семье.
Когда исследование бывает очень важным и ответственным, например, прогностическим, то мы делим объем работ между местными и приезжими интервьюерами. Потом эти два подмассива сравниваются, чтобы убе­диться в устойчивости. Местные ин­тервьюеры лучше знают обстановку, но иногда люди с ними бывают менее откровенны, чем с чужаками. У нас, социологов, есть инструмент, которого нет ни у журналистов, ни у ФСБ с его агентурными методами, ни у военных. На самом деле это фантастический инструмент. Если журналисту необхо­димо пройти аккредитацию, и после того, как он попадает на территорию, ему скорее всего «рекомендуют» тех людей, которых надо, то у социологов работает группа интервьюеров, иногда до 70-80 человек, которые в течение нескольких часов рассредоточива­ются. Отследить их всех или как-то препятствовать их работе практиче­ски невозможно, наши интервьюеры — местные люди, которые могут ра­ботать с человеком как на русском, так и на его родном языке, остаться ночевать у родственников. Внешнему наблюдателю они не будут видны. И это важный фактор правильности из­мерения.
 
РФС: Так как вы занимаетесь Север­ным Кавказом, не могу не спросить про его будущее?
Сергей Хайкин: Мы не оракулы, а лю­ди, изучающие тенденции и вероятно­сти того, что произойдут какие-то со­бытия. Несмотря на то, что Северный Кавказ для многих по-прежнему «горя­чая точка», можно констатировать, что регион перестает быть предметом экс­тремальной социологии. Если в начале 2000-х годов только Инсомар прово­дил опросы в республиках Северного Кавказа, то теперь там периодически работают и другие наши коллеги. То есть, исследований с риском для ис­следователя там практически нет. И это говорит о многом.
Изменения на Северном Кавказе можно проследить по проблематике наших исследований. Если в нача­ле 2000-х годов мы больше задавали вопросы о войне, мире, терроризме, сепаратизме, страхах людей, то в по­следние годы там становятся акту­альны маркетинговые исследования. Регион заинтересовал производителей как потребитель и среда потребления. Например, тема «Курорты Северного Кавказа» стала актуальной. Понятно, что хорошо было бы, если бы в каждой из шести республик Северного Кавка­за появился свой «туристический кла­стер», приносящий доход. Но какова емкость рынка, окупятся ли инвести­ции? Не получится ли, что освоенные средства и даже построенные курор­ты не найдут потребителя, учитывая «опасный» имидж региона в сознании большинства потенциальных потре­бителей. Такая экспертиза проведена далеко не всюду. Чеченский горнолыж­ный курорт «Ведучи» в этом отноше­нии приятное исключение. Нам было заказано специальное исследование, чтобы понять, какого курорта ждет по­требитель, будет ли внутренний рынок, захотят ли сами чеченцы пользовать­ся удовольствиями этого семейного курорта, если учесть сохраняющуюся национальную традицию и разделение полов. Или можно рассчитывать толь­ко на внешнего потребителя? Тогда как его стимулировать в здравом уме поехать в Чечню кататься на лыжах? В результате появились любопытные наблюдения, которые, возможно, по­зволят создателям курорта избежать рисков нерентабельности.
В свое время у нас был президентский грант на тему: «Трансформация общественного сознания населения Чеченской Республики в 90-е годы». Важно было понять, как воспринима­лось военное десятилетие для того, чтобы эффективно взаимодействовать с населением в настоящем и будущем. Сразу после войны мы сделали вывод о том, что, несмотря на множество обид, большинство чеченцев осознава­ли, что они связаны с Россией, что ни­куда от нее не уйти. Люди были разо­чарованы в попытках создать свое на­циональное независимое государство и были готовы приспосабливаться к политико-правовому пространству России. Тогда исследования показа­ли, что сепаратистов было «лишь» 18 процентов. Это было неожиданно как для внешнего мира, так и для самих чеченцев. Но таковы были реалии на­чала 2000-х годов. Измученный войной народ готов был к любым компромис­сам, чтобы сохранить себя. Войну нужно было заканчивать.
Политика России изменилась, в том числе и под влиянием опросов общественного мнения. Руководство страны осознало, что врагом не мо­жет быть народ, и победителей в этой войне не будет. Хочется надеяться, что чеченский народ не разочаровался в том своем выборе. В республике все больше говорят не о восстановлении, а о развитии, с удовлетворением оце­нивают ситуацию. И проблемы, кото­рые сегодня волнуют население Чечни совсем другие, мирные, обычные для любого региона России.
Много раз за годы исследования общественного мнения я сталкивался с тем, что люди ошибаются в своих оценках. Они могут быть несправедливы по отношению к руководителям, часто по отношению к жизни, им нравятся идиоты и не нравятся хорошие люди. Выражение: «Глас народа — глас Божий» («Vox populi — vox Dei») не вполне справедливо. Молиться на общественное мнение не нужно, но его нужно знать, учитывать и по возможности вести. Тогда мы с радостью будем констатировать, что сужается поле для проведения экстремальных исследований.